К концу осень становится совершенно сумрачной — света не видать ни в восемь утра, ни в час дня, ни ближе к закату. Едва-едва пробивается рассеянный свет через плотное серое небо и чёрные ветки деревьев. За то, что это вообще можно назвать светом, может поспорить любая включенная лампочка. И как рано не просыпайся, всё равно весь день стойкое ощущение, что стрелки часов остановились на вечерних сумерках. И вот так, в предчувствии грядущей ночи, проходят мои дневные часы.
Я представляю стяги снега, и везде — поверх — слепящий до рези в глазах свет. Солнце. Палящее. Холодное. Морозное. Моё.
И, тем не менее, в первую половину дня можно жить и работать— погруженной в химическое спокойствие, как под толщу ласковой воды.
Я представляю стяги снега, и везде — поверх — слепящий до рези в глазах свет. Солнце. Палящее. Холодное. Морозное. Моё.
И, тем не менее, в первую половину дня можно жить и работать— погруженной в химическое спокойствие, как под толщу ласковой воды.